«Вот так было страшно»
В ходе поисковой экспедиции «Ржев. Калининский фронт – 2021» участники сводного поискового отряда «Газпром профсоюза» встретились с местной жительницей Валентиной Сергеевной Котовой, которая поделилась с ними своими воспоминаниями. Публикуем их полностью.
«Я родилась 3 октября 1941 года. Немцы пришли 9-го, и мне было всего 6 дней. Немцы были до марта 1943-го, поэтому к концу войны мне уже шел 4-й год. Сама я, конечно, ничего не помню, но у меня были сестра старшая, мама, поэтому я их иногда спрашивала: «Что же это было?»
Спрашиваю у сестры Клавы: «Вы жили, ваш дом, ваша семья. И вдруг – как вы узнали, как вы себя чувствовали в тот день, когда уже ждали прихода немцев?» Она говорила: «Ждали. Потому что уже знали, что вот в той деревне немцы, и они должны к нам прийти. И вот под вечер послушался гул моторов, рёв, рык. Какая-то такая речь – не наша, не плавная, а лающая. И пришли немцы. Они пришли хозяевами, сразу пошли по домам. Стали забивать кур, у соседа овцу зарезали, яички, еда… Они стали хозяевами. У нас была такая оторопь, мы почувствовали, что вот оно – началось».
В нашем доме был немецкий штаб. Я была маленькая, грудной ребенок, плакала постоянно. Когда немецким офицерам это всё надоело, они оторвали люльку со мной, висевшую у стены, и выбросили в холодные сени. А был декабрь. В сенях спали собаки служебные немецкие. Мать, когда уже услышала, что я затихла, подумала, что я умерла, и пошла забирать. И увидела, что я сплю, собаки меня согрели и спасли. А так как это был штаб, и туда приходили доктора, они увидели меня. Немецкий врач сделал мне операцию, потом четыре или пять раз делал перевязки. Вот я и живу, и много лет живу, только шрам в том месте, где операция была.
Это было страшно, конечно. Было страшно, потому что деревня Урдом – она же 60 километров всего от Ржева, немцы рвались туда. А это была высота, поэтому оттуда вечером даже были видны ржевские огни. А мы жили в деревне Кучино буквально через поле. По Урдому били, а нас вообще смели с лица земли. И я до семи лет не знала, что такое тарелка, что такое ложка. Мы были голыми, раздетые. Очень было страшно с 1943-го по 1945-й, когда все ушли – и немцы, и русские. И оставили деревню одну, без домов, безо всего. Люди жили в землянках. Был крутой овраг, и в этом крутом овраге была сделана нора. И эта нора была огорожена тонкими деревцами, чтобы не осыпалась. И у стенок были полки, полатями можно их назвать, но это были полки, на которые было набросано разное – шинели от умерших солдат, ну а что еще оставалось делать, чтобы как-то спать? Такая была теснота, что я и не знаю, как там люди прожили. Погибших солдат начали хоронить уже в марте 1943-го. Мы маленькие сидели на печке, а женщины выходили. Но они не рыли могилы, они вот в эти бомбёнки, где все взрывы были, стаскивали всех и закапывали. Это было страшно.
Когда наши ушли вперед, они забили четырех лошадей, чтобы нам первое время была хоть какая-то еда. Но март месяц – они же быстро испортились. Но на деревьях появились почки, трава на поляне – как это я уже помню. Но мы долго никуда не могли выйти – всё было заминировано, из дома было не выйти. Много мальчишек из-за этого погибло просто так, ни за что. Вот вышли, а там заминировано. Ой, тазик, может, какой-то валяется – сейчас я маме своей принесу. А он заминирован, и мальчишки нет. Вот я помню, маленькая совсем была, мы с Толиком, моим другом там на полянке играли. У него в руках была какая-то штучка блестящая, он её игрался, а мне не давал. Потом мать меня позвала, я побежала домой. Только отбежала несколько метров, и за спиной такой сухой-сухой треск. Остановилась. Вдруг все женщины побежали, и я туда. Толик лежит на земле, я почему-то не видела – есть у него руки и ноги? Смотрю на лицо, а оно всё иссечено, и оттуда проступает кровь. Больше Толика я не видела, хоронить меня не брали. Потом ещё, в 1948 году, когда я пошла в школу, пришла – а там мальчик подорвался. Мальчишкам надо было. Потому что там были самолеты, танки подбитые. Вот они там и подрывались.
А еды – ну никакой не было. Это даже не придумать. Помню, меня заносили в противотанковый ров. Там росла такая трава, хвощ называется. Она и сейчас такая трава есть. И весной из земли пробивались ростки хвоща – как будто заточенные карандашики. Их надо из земли вырвать и есть. Но я ж была маленькая и не умела. Но мне натаскают, и я ем. А потом иду назад домой, мне казалось, что целый день – маленькая, тощая была. Был мальчишка, 1931-го года рождения, на 10 лет старше меня. Летом, когда уже начиналась малина, он говорил: «Пойдемте в лес, только смотрите – по моему следу. И вот мы идем, а там по бокам проволока натянута, а по обе стороны – такие две большие тарелки. «Так, - говорит, - ноги выше поднимайте». А меня за руки – и переставляют через проволоку, потому что мне было не перейти. Там на малиннике мы ходили только по деревьям, потому что был артналет – деревья были повалены. На землю наступать было нельзя. Мы по деревьям ползаем, за сучки держимся, малину собираем. Она хоть какой-то голод утоляла, но после нее было очень плохо.
Вот так мы пережили. Вот так было страшно. Нашу деревню с лица земли вообще стерли. А строиться начали только в 1948-м, когда пришли саперы, разминировали лес и дали разрешение на строительство домов. У нас была одна корова, наверное, заблудилась. Говорили, что на ней пахали. Эту корову вечером доили по очереди. И нам в кружечки – кружки у нас были алюминиевые, солдатские, другой посуды никакой – на дне наливали молочка. А утром опять поведут эту корову пахать – какое там молоко! А одна бабушка была такая хорошая – она, бывало, ведро из-под молока обмоет и нам ещё добавочки даст. Вот так мы выживали.
Урдом весь сожгли, и вот туда ходили в подполы. Искали там картошку, уже печеную из-за пожара. И сколько-то могли поесть. Картошку, которая в полях не была выкопана, топором из земли вырубали, приносили домой, отмывали. Ну это, конечно уже не картошка была. Но её смешивали с опилками и делали лепешки. Мы их называли тошнотиками. На поляне, про которую я рассказывала, стояли две большие артиллерийские гильзы. Туда заливали воду, складывали порубленную крапиву. Там это всё кипело, и это называлось суп. А если крапиву эту выбрать, отжать и смешать с опилками, то это будет хлеб.
Мальчишки не ходили в школу – не в чем было. Все ходили босиком. Меня, правда, одели. За Урдомом была школа в отремонтированной конюшне. Там и организовали школу. Вот я туда приду в первый класс – и должна была запомнить и рассказать всем нашим мальчикам, что нам в школе рассказывали. Прихожу и начинаю им рассказывать. Тетрадок не было, была серая бумага, в которую сейчас в магазинах макароны или соль заворачивают. Бумагу резали на полосочки, раздавали нам, и мы на этом писали. Вот мальчишки напишут домашнее задание, я принесу учительнице – отдам, и потом снова несу новое домашнее задание. Они, бывало, ходят в школу до самого снега босиком. Смотрю, у Ваньки из-под ногтей кровь течет – земля уже замерзла, а он всё босиком.
Мать уходила в Жижицу — это Западная Двина, там, вроде, не было войны – побираться. На поездах ездили с подругой. Вот с подругой они приедут, несут целый рюкзак: пирожок какой-нибудь, яички вареные, рыба жареная, там всё это смешалось. Нас собирается вся деревня, начинают разбирать. Привезли однажды яички красные и белые, я таких раньше и не видела. И говорят: «Вале надо красное». А я сижу и думаю – не надо мне красное, мне надо белое, потому что оно большое. Собирается вся деревня, поедят, довольные все, благодарят маму и её подружку, у которой было пятеро детей, а муж не вернулся.
Потом всё разминировали, вернулся отец. Он израненный весь был, но у него руки, ноги, всё было цело. А вот сосед вернулся без обеих рук, и лицо было обожженное, мне кажется, он и не видел ничего. С отцом мы ходили в лес, приносили яблони, он их прививал. И у нас в деревне скоро у всех были сады, у многих были пасеки. Вот тогда потом мы уже хорошо жили. Ну как хорошо – не богато, но мы жили по-человечески. Нам пригнали коров и одного быка. Деревенские написали бумажки и бросили в шапку – кто вытащит что. Мы вытащили корову, а одна соседка вытащила бычка, ну что делать – бычок тоже нужен. Вот тут мы, вроде, уже зажили, начали строиться.
Когда пришел отец, он ходил на охоту – было много енотов, вообще было много зверей. Волки – так это вообще, потому что не убраны были трупы. Волки ходили как овцы, боялись их все. И вот отец начал убивать енотов и барсуков – они были жирные. Соседка, у которой было пятеро детей, варила нам из них суп. Уже жирный, нормальный, мясистый, его можно было есть. Отец, который устроился на работу в Молодой Туд, вечером шел 8 километров домой. И мы все его ждали, потому что он приносил с собой дневную норму хлеба. Её тоже можно было покрошить в суп, и начинался пир. Ели все вместе, мы не разбирали, садились все вместе – мы, соседи. Жили очень дружно и друг другу помогали. Но вообще народу очень много умерло именно с 1943-го по 1945-й, потому что есть совершенно было нечего».
Благодарим военно-исторический клуб «Виктория» и лично Алексея Картуза за возможность пообщаться с Валентиной Сергеевной Котовой и записать её воспоминания.
